Щелыково
НА РОДИНЕ СНЕГУРОЧКИ
С.В. РОГАЧЕВ
Московский поезд прибывает в Кострому где-то около пяти утра. В сверхраннем троллейбусе, сквозь замерзшие стекла заблестела огнями и позвала сойти к ней центральная площадь города. И первые слова, которые я прочитал в этот раз в любимом мною городе (разве, может быть, только после троллейбусного анонса о плате за проезд), на любимой миллионами туристов площади Сусанина, были:
Костромская земля — родина Снегурочки
Транспарант с этим текстом возвышался над тянущимся к Волге крылом старинной пожарной каланчи — одной из тех достопримечательностей, что определяют силуэт костромского центра. Ниже, как положено, стояла елка, вытесанная изо льда двойка с тремя нулями (наступил 2000-й), днем появилась скамеечка — стартовая площадка для малышей, желающих покататься на ряженой лошадке. Все — как в обычных городах. Все, кроме записи, сделанной словно в метрической книге: о рождении на этой земле образа, любимого детьми всего Союза. На Костромской земле, в Щелыкове возник у Островского замысел его знаменитой пьесы — весенней сказки, здесь в его сознании создалась героиня — дочь Деда Мороза.
В Щелыково надо ехать с костромского автовокзала на Заволжск. Заволжск — уже в Ивановской области, и транспорт туда не частит. Да саму усадьбу угораздило разместиться на самой костромско-ивановской границе; областные же рубежи, как известно, чаще всего бывают штилевыми зонами для пассажиропотоков. Первый автобус в 5.40 — слишком рано, следующий в 10.00 — зимой приедешь уже почти к сумеркам (да и вернешься ли, если что, последним третьим, вечерним). Зато довольно часто идут автобусы к райцентру, к которому относится Щелыково, — поселку Островское. Некоторые только до Островского, но они не очень удобны, лучше ехать на транзитных, продолжающих свой путь далее по широтной трассе Кострома—Макарьев—Мантурово. Они довозят непосредственно до поворота на Заволжск. А там до Щелыкова уже 20—30 километров по хорошему расчищенному шоссе, — чем не зимняя прогулка... Но от нее меня чуть не насильно удержали островские автобусные контролеры, выехавшие на работу к заволжской развилке. Остановили попутную «Ниву» и буквально впихнули в нее нас с дочерью. Что за земля, право, такая, где даже контролеры выполняют гуманную функцию? Снегурочкины чудеса продолжались: водитель «Нивы» согласился принять лишь половину предложенной за проезд суммы, а в Доме творчества «Щелыково» нашелся просторный двухместный номер, где температура не падала ниже 17—18°.
Мемориальный дом Островского
Вот и добрались до главной, пожалуй, прелести Щелыкова. Вопреки своему официальному наименованию, Щелыково — не музей и не заповедник. Это живая усадьба, можно сказать, жилая усадьба. В ранние советские годы на территории национализированного поместья был устроен дом творчества актеров Малого театра (кому, как не им, играющим репертуар Островского, посадившим бронзового драматурга у входа в свой театр и еще хоть как-то хранящим его драматургические традиции, было унаследовать это место?), а при доме творчества, в усадебном мемориальном доме — музей. В 1953 году это стал дом творчества ВТО (Всероссийского театрального общества), позднее были построены новые (причем довольно тактично вписанные в территорию) жилые корпуса для отдыхающих. А маленький усадебный дом Островского оставался как бы домашним музеем при растущем Доме творчества. Недавно ситуация изменилась: музей был выделен в отдельную, госбюджетную структуру; Дом творчества — в отдельную организацию при Союзе театральных деятелей.
Но это лишь организационное разделение. На местности рубежей нет. От жилых корпусов аллеи ведут к усадебному дому, и вы можете гулять возле него хоть ночью. Нет заборов и заграждений, охрана тактично держится в стороне. Пройти можно везде: подняться в двухэтажную «Снегуркину беседку», маяком стоящую над обрывом куекшской долины, зачерпнуть отдающей железом воды из «Голубого ключика» — легендарной усыпальницы Снегурочки, пройти деревянными мостками и каскадом лестниц в соседние Николо-Бережки и поклониться последнему земному прибежищу самого драматурга, создателя Снегурочки. Вас не погонит дюжий охранник, даже если вы совершите кощунственное по меркам подмосковного музея действие — залезете на памятник Островскому перед усадебным домом. Я бы и сам осудил поступающих так, но здесь с трудом удержался от того, чтобы присоединиться к тысячам залезавших на памятник посетителей (только тысячи могли так отполировать удобный для посещения бронзовый бок хозяина усадьбы): Островский сидит на бронзовой скамье так, словно бы приглашает занять место подле него ошуюю.
Как непохоже это на ситуацию в заповедных усадьбах ближнего Подмосковья, старающихся максимально оградить себя от лишних людей. «Нормальные» музеи воспитывают нас с младых ногтей: не трогать! не ходить! не сидеть! штраф! Строгость подмосковных музейных работников вполне оправдана: они давно уже познали все проявления озорства и хулиганства московской и пригородной публики. В Щелыкове, расположенном в 400 км от Москвы и в ста от Костромы, заслоненном даже от ближайшего стотысячника — Кинешмы — рубежом Волги и двадцатикилометровой полосой лесов, напор вандализма значительно ниже. И поэтому территория может еще позволить себе быть открытой. Открытой, как в лучших постмодернистских образцах современных западных городов, где для уличной публики проницаемы нижние этажи больших зданий, где большие магазины освободились от прилавков и «контрольно-пропускных пунктов» на входе и выходе и своими торговыми залами фактически продолжают пешеходное пространство улиц, где памятники и уличные скульптуры «растут» прямо из тротуаров и никому не возбраняется к ним прикасаться и даже по ним ходить (а уж о массивных «цепных» ограждениях вокруг монументов и речи нет), где здания призваны служить людям и услаждать их взор, а не красоваться перед ними и не доминировать. Конечно, открытость Щелыкова отличается от открытости современного постмодернизма так же, как первобытная община от социализма. Путь от одного до другого лежит через разделение общества. Так и Щелыкову, может быть, предстоит еще ощетиниться заборами и охраной, когда сюда докатится волна московского вандализма, а потом, в лучшем будущем, вновь открывать себя и делаться доступным. Хотелось бы, однако, чтобы заповеднику удалось обойтись без подобного цикличного витка развития, чтобы он, как по Чернышевскому, придя из «первобытного» открытого состояния, остался бы современно открытым.
Определенная потенциальная угроза заповедным местам заключена еще и в том, что в Доме творчества сменился состав отдыхающих. Если раньше это была все больше респектабельная театральная публика (в архиве директора Дома творчества, словно на телеэкране или театральной сцене, — фотографии десятков знакомых всем нам лиц, гоняющих мяч на щелыковском поле в затрапезных «трениках»), то теперь здесь принимают практически всех, кто в состоянии заплатить за путевку, а среди них, конечно, будет больший процент любителей «веселого» загородного отдыха, которым нет дела до Островского, а нужны развлечения совсем иного рода. В зимние каникулы — кем-то централизованно оплаченные большие группы детей, в основном из Костромской области. Пионерлагерь, да и только.
Что же касается жителей окрестных деревень, то серьезной опасности с их стороны руководители заповедника не видят. Напротив, музей и Дом творчества являются ныне своеобразным спасательным кругом, стабильным работодателем для окружающего населения. Это особо важно в условиях глубокого кризиса сельскохозяйственного сектора (лесное хозяйство в районе, правда, живет; но надолго ли хватит запасов древесины при современных темпах заготовки; да и лесозаготовки — все-таки не производящий, а присваивающий тип хозяйствования, как до неолитической революции, как при легендарных берендеях из «Снегурочки» Островского). Всего в Доме творчества работают 110 человек, в музее — 60. Если принять, что в среднем на одного работника приходится 3—5 членов семьи, то Щелыково служит «градообразующим предприятием» для куста населенных пунктов с почти тысячным населением (всего же в Островском районе живет 16 тыс. чел., причем за пределами райцентра Островское — лишь 10 тыс.). Дом творчества предоставляет окрестным жителям свет от своей подстанции и тепло от котельной, услуги пилорамы и столярки, обеспечивает доставку детей в школу.
Местные уроженцы — не только рабочие и обслуживающий персонал (руководство, научные сотрудники музея, естественно, — в основном приезжие). Костромской говор слышится и у некоторых экскурсоводов. Оканье, северные «-то», прибавляемые к каждому пятому слову, режущие московское ухо обороты речи в другом месте, наверное, раздражали бы. Но здесь-то они на месте. Лучше-то и не придумаешь, чем слушать рассказ о Щелыкове на щелыковском же языке. Право, можно было бы водить этнолингвистические экскурсии по самим экскурсоводам. Наряду с объектами музейного показа достойна экскурсии и сельская почта, которую, чтобы открыть с утра, почтовая служащая должна натопить с вечера, и поэтому вечером сюда можно зайти, и от большой беленой печи отправить открытку с щелыковским видом (удивительно, но такие открытки здесь есть, хотя, правда, с напечатанными на них чуть ли не советскими марками).
На протяжении десятилетий вокруг Щелыкова складывался обширный ареал дач: отдыхающие Дома творчества, пленившись здешними местами, покупали дома в окрестных опустевающих деревнях (среди знаменитых окрестных домовладельцев называют актеров (или же близких родственников актеров) Яковлева, Васильева и Максимову, Табакова, Ию Саввину, Юрского и других. Подработки у дачников (а их летом в окрестных деревнях набирается до тысячи) дают дополнительный доход местному населению. Слава самого Щелыкова усиливается известностью этих имен и превращается в своеобразный капитал: дома и участки здесь фактически сто’ят значительно дороже, чем в других районах области при прочих равных условиях. Ведь для некоторых возможность рассказывать, что он сосед по даче с самим N, — элемент престижа.
И все же, несмотря на очевидные преимущества, которые дает населению соседство с Щелыковым, потенциальная конфликтность сохраняется: в социальной географии России обычно скрытое недружелюбие «местных» к «отдыхающим». Пока недоразумения между музеем и окрестными жителями комично-незначительны: коровы продавили мостик на заповедной территории и т. п. Но и при Островском конфликты начинались с коров: те забредали в помещичьи угодья, молодая жена драматурга, рьяно взявшаяся было за хозяйство, приказывала загнать «нарушительниц» в имение, мужики приходили вызволять скотину, Островские отдавали. А потом Островских запалили: в 1884 году (до 1905 года было еще так далеко) кто-то из здешних мужиков поджег гумно, и если бы ветер, по счастью, не стих, сгорело бы все имение. (И мы не могли бы ходить сегодня по старинным комнатам, где писались знаменитые пьесы, в которых зимой 1853 года умирал отец драматурга и министра, куда при первом знакомстве с Щелыковым вошел в 1848 году Александр Николаевич, которые помнят еще предыдущих хозяев — Кутузовых). И это при том, что Островский считался добрым барином, к нему у крестьян не было серьезных претензий. Поджог, причинивший серьезный материальный ущерб Островскому, и без того небогатому и едва сводившему концы с концами, стал для него и душевной травмой, по-видимому приблизившей его кончину (1886 год).
Интересно, догадывались ли злоумышленники, поджигавшие Островского, что их сосед-помещик — не только всероссийская гордость (это, как раз, не могло иметь отношения к имущественным разборкам между крестьянином и помещиком), но и своеобразное вложение в будущее их края, которое будет давать процент и потомкам самих поджигателей: музей—туристы—Дом творчества—отдыхающие— занятость—дачи знаменитостей—престижность—рост цен на участки—повышение «цены» самой местности. Личность Островского, как и многих других великих людей, стала своего рода экономико-географическим фактором, очагом оживления местности, создателем дифференциальной ренты.
Пока, слава Богу, отношения «Щелыково—окружение» складываются благополучно. Но при явном усилении социальной поляризации в обществе, с появлением здесь разнузданно богатых отдыхающих на фоне нищания деревни, Дом творчества, а заодно и музей начнут восприниматься вновь как поместье, а пустить в поместье красного петуха — старая русская забава и в общем-то правильное, хотя и стихийно дикое, проявление классового чувства. Успокаивает, правда, то, что богатый туризм сюда вряд ли скоро придет: уровень комфорта и сервиса в Доме творчества пока не таков: номера отдают бесприютностью средней руки провинциальных гостиниц, кухня — аффектированно «столовская», алюминиевые приборы, граненые стаканы, нечистые скатерти. Нет лыж или санок, не устраиваются катания на лошадях (а здесь, казалось бы, зимой сама местность вопиет к саням). Удивляешься в общем-то, как вписывались в этот быт наши знаменитые актеры. Впрочем, десять лет назад требования к местам отдыха были совсем иными; это сейчас, повидав красноморские и средиземноморские отели (кстати, лишь немногим более дорогие), мы начинаем сравнивать.
В Щелыково при нынешнем состоянии его инфраструктуры нет смысла приезжать надолго. Но и явно недостаточен наезд однодневкой (а автобусы с транзитными туристами, откуда ни возьмись, то и дело возникают перед музеем). Оптимальный срок — 2—4 дня.
Семейный некрополь Островских на кладбище в Николо-Бержках
За это время надо побывать — хотя бы дважды — в мемориальном доме, осмотреть литературно-театральный музей21, непременно сходить пешком через овраг по тропинке — утоптанной летом и заботливо расчищенной зимой — в Николо-Бережки к сельской церкви (действующей), в ограде которой похоронены сам Островский, его жена и старшая дочь (поодаль — надгробная плита отца драматурга). В Николо-Бережках — еще и так называемый дом Соболева, резчика по дереву, современника и собеседника Островского (в избе — экспозиция народного быта). И, разумеется, нужно еще пройтись в так называемую Ярилину долину к Голубому ключику, где бьется Снегурочкино сердце.
Конечно, Дому творчества, как и любому дому отдыха, удобнее всего ориентироваться на массовые длительные заезды, организуемые Союзом театральных деятелей (последнее время на базе музея стали проводиться театральные фестивали, мастер-классы молодых актеров и режиссеров), турфирмами и т. п. Но новое руководство (директором сейчас — Х.Х. Семенов, бывший глава потребсоюза в Заволжске), похоже, понимает и необходимость самостоятельной борьбы за свой сегмент туристического рынка и делает это весьма грамотно, в духе современного пиара — раскручивая наиболее выигрышные, наиболее яркие «ярлыки» (брэнды) своей местности. Главная ставка делается сейчас даже не на саму память об Островском (это и понятно, что такое Островский для большинства наших граждан? — тоскливые школьные сочинения об образе Катерины «в темном царстве»). Главный козырь — Снегурочка, ассоциирующаяся у людей с праздником, подарками, девственной свежестью. Так же, как Великий Устюг стал в последние годы считаться родиной Деда Мороза, Щелыково заявило о своих правах на то, чтобы во всероссийском масштабе считаться родиной Снегурочки. При этом, если выбор Устюга — простой плод бюрократических игр московской мэрии, Щелыково и не требует выбора. Это действительно родина Снегурочки: здесь вызревал замысел знаменитой пьесы Островского.
Именно здесь Островский, в общем-то впервые в жизни лицом к лицу встретился с природой: коренной москвич, он до 25 лет практически не выезжал из первопрестольной (была лишь короткая поездка в 1845 г. в Нижний на ярмарку). Конечно, Москва того времени была не из стекла и бетона, но все же город есть город. Лишь весной 1848 г. Александр Николаевич оказался в деревне: семья отправилась в недавно купленное Щелыково. И сердце приросло к этим местам. В Щелыкове и в соседней Кинешме (считают, что это и есть город Калинов в его драматургической топографии) встречались ему персонажи будущих пьес (здесь он работал более чем над тридцатью произведениями). Но главное — здесь он окунулся в стихию леса и луга, реки и родника, солнца и мороза. О морозе особо. Островский бывал в Щелыкове только летом. Единственный раз он приехал сюда зимой: в 1853 г., на похороны отца. Полагают, что щелыковские картины уходящей зимы (это был конец февраля, а по новому стилю — уже начало марта) в этот пограничный, если не сказать экзистенциальный, момент и вызвали к жизни в пьесе странную супружескую пару — Деда Мороза и Весну-Красну. И здесь на опушку к Островскому вышла дочка Мороза и Весны — Снегурочка. Здесь, в местности, называемой теперь по-сценически, как в пьесе, Ярилиной долиной, и растаяла Снегурочка, раскрыв свое сердце для любви к человеку и став поэтому уязвимой для лучей Ярилы — языческого бога Солнца. На месте, где, по щелыковскому мифу, растаяла Снегурочка, — незамерзающий источник, на дне которого бьют родники, ритмично шевеля бугорки грунта. «Это бьется Снегурочкино сердце», — говорит вам экскурсовод, и вы готовы поверить.
Хусейн Халилович Семенов, директор дома творчества
Из-за Голубого ключика щелыковские пиарщики вывели в новогоднюю ночь 2000 года свою Снегурочку, и ее отправили в Москву на встречу с устюгским Дедом (который, кажется, не прибыл и его заменили московским). В костюме Снегурочки может за символическую плату сфотографироваться любая посетительница музея. В так называемом Голубом доме — отреставрированном усадебном флигеле думают устроить постоянное местопребывание («штаб-квартиру») Снегурочки, которая получала бы детские письма и отвечала на них. На эксплуатации (в хорошем смысле) этого образа здесь планируют строить будущее24. «Всероссийская Снегурочка — это я», — говорит директор Дома творчества.
И все-таки у брэнда «Снегурочка» есть некоторые изъяны. Во-первых, в народном сознании Снегурка давно уже оторвалась от образа Островского, и снегуризация Щелыкова может стать несколько профанирующей, «попсовой». Во-вторых (об этом пока я пишу с улыбкой, но все же), не следует забывать, что Снегурочка — языческий по происхождению и по духу персонаж. Островский любовался древним язычеством, ему импонировало то, что ближайшая крупная река к Щелыкову называется Мера, по-видимому, от древней мери, языческих финских предшественников русских на территории нынешней Центральной России, он и в людях к северу от Переславля-Залесского (за Берендеевым, кстати, болотом25) склонен был уже видеть мерю. Но Островский, разумеется, язычником не был, а мы? Одно дело языческая сказка на театральных подмостках, другое — формирование своеобразного культа Снегурочки с антуражем на местности: святилищем — Ярилиной долиной, усыпальницей — Голубым ключиком, да еще и с предполагаемым офисом в Голубом доме. Простая игра? Но подобная игра в бажовских персонажей привела на Урале к формированию диковатой секты — бажовцев, поклоняющихся Медной горы Хозяйке и Великому Полозу. И когда костромской корреспондент передает на всероссийское радио текст о том, как в новогоднюю ночь у Голубого ключика Снегурочка крикнула «ау» и «эхом ей откликнулся колокол на погосте Николо-Бережки», видно, что обычный щелыковский такт нарушен. Церковному колоколу не след откликаться на возглас языческого персонажа, пусть это даже и актриса ансамбля «Кострома». Но это, пожалуй, единственная фальшивая нота во всем щелыковском концерте.
Мы уезжаем из Щелыкова в сумерках — в Кинешму, к московскому поезду. За вполне умеренную плату Дом творчества предоставляет машину, которая идет до Заволжска, там въезжает на паром и переправляется в Кинешму, на правый, московский берег Волги. Переправлявшиеся зимой на этом пароме, соединяющем берега в огромной искусственно поддерживаемой полынье, глядя на штурмующую борта шугу, романтично вспоминали модный в тот год фильм «Титаник». Но нам не довелось оценить это сравнение: паром «прилип» к противоположному берегу, и никто уже не мог с уверенностью сказать, объявится ли он до ночи на левом берегу. Извиняясь, водитель довез нас до пешеходной тропы через Волгу. И вновь повторилась сцена отказа от денег за проезд (раз не довез до места, считал водитель, значит и платить не за что). За два дня встретить в демократической России двух совестливых людей — такое возможно лишь со Снегурочкиным волшебством. А дальше — тропа по льду через почти ночную уже Волгу. Позади — темный, нахохлившийся Заволжск (город, выросший при химическом заводе, ныне практически не работающем, находится в плачевном состоянии); впереди — зарево Кинешмы с заводскими дымами (что-то из текстильных фабрик еще работает).
Я обернулся помахать рукой Снегурочке. Я не мог этого не сделать, ведь она —наша наука, олицетворение по крайней мере того сегмента географии, который ответствен за изучение взаимодействия природы и общества: дочь природных стихий, пришедшая к людям.
Только за удовольствие сфотографироваться в костюме Снегурочки стоит на перекладных добираться до Щелыкова.
Кострома—Щелыково—Москва
Также в этом разделе: